читать дальшеВремени больше нет, время вынесено за скобки, извернулось лентой Мебиуса, уроборосом, а в скобках – тяжелое дневное оцепенение, полусон-полузабытье, не шевельнуться, не вздохнуть, и давит, давит невидимое солнце. К вечеру появятся силы встать. Невыносимый голод, пожирающий изнутри, лишающий разума, гонит на улицу – дождь ли, зной, снег – неважно, я промерзла до мозга костей и еще глубже... поможет только одно.
Кровь; чужая заемная жизнь – ненадолго согреюсь, отступит голод, почувствую себя живой. Почти.
Полина говорит, потом будет легче: не так остро – с каждой отнятой жизнью буду становиться сильнее.
Просто привыкну.
***
Говорят, во сне душа покидает тело и странствует по иным мирам. Я теперь не вижу снов – наверное, нечему летать.
А сегодня привиделся вдруг дом. Как будто не было ничего и вернулась с учебы – живая. Толкнула калитку (теплая: железо прогрелось на солнце, на руках остаются кусочки краски), поднялась на крыльцо. Одно стекло на веранде выбито – летом, во время грозы – и в окно заглядывает ветка вишни. Тихо. Полутемный коридор с огромным, на всю стену, встроенным шкафом (когда я была маленькая, там жил бабай). Комната: желтые квадраты света на полу, в кресле спит котенок. Слышу звон посуды из кухни, и голос мамы окликает меня по имени.
Наверное, если б я могла плакать, проснулась бы вся в слезах. Меня захлестнула острая тоска по дому, сжала когтистой лапой небьющееся сердце, стала комом в горле.
Знаю, нельзя вернуться, нельзя оглядываться, нельзя вспоминать.
Неважно.
***
Я отвыкла от поездов, отвыкла от большого скопления людей. Студенты, тетки с баулами, дети, командировочные; запахи – пыль, табак, пот, перегар, копченая курица, резкие духи (тошнит), голоса и пьяный смех, где-то дальше плачет ребенок.
Мои соседи по купе – семейная пара и пожилая дама с устрашающим макияжем и ярко-красными волосами. Последняя с интересом рассматривает меня, жаждя общения. В поезде, вероятно, жарко: она расстегивает куртку, снимает шарф и я вижу, как бьется на шее жилка. Я снова голодна.
-… все худеет, куда уже, и так одни кости. Что за мода такая! Вот я и говорю…
Оказывается, дама читает лекцию о правильном питании, а я ухитряюсь вовремя поддакивать. От ее голоса и шума в вагоне начинает болеть голова
- Знаете, я очень устала, лягу спать.
- Эх, что за поколение! Вот я в ваши годы…
- Спокойной ночи.
Полежу лучше наверху, пока все уснут. А потом можно позаботиться и о пище. Дама внизу громко выражает свое мнение о моей невоспитанности и вообще я, наверное, наркоманка – вон какая отмороженная и взгляд нехороший.
Накрываюсь одеялом с головой и включаю музыку. Постепенно вагон затихает; через купе еще не разошлись студенты – звенят бутылками и переговариваются громким шепотом, ворочается без сна девушка на боковушке, но лучше уже не будет
Выйду, пожалуй, в тамбур и позову – не слишком удобно, но что поделаешь? А тамбуре, к сожалению, обнаружились трое студентов:
- О! Девушка! Давайте к нам!
Я бы не против, но троих не удержу. Да и такое количество алкоголя в крови чревато изрядным похмельем. Придется звать из туалета. Кошмар.
Когда я возвращалась, проснулась дама:
- Ну сколько ж можно ходить?! Туда-сюда, туда-сюда…
***
День я провела в подвале железнодорожного техникума (вход еще давно показала подруга-студентка), а как только стемнело, отправилась в путь. Повезло: успела на последнюю маршрутку. Забилась в самый дальний угол, капюшон снимать не стала: вдруг кто знакомый? И правда: перед самым отправлением в салон вошла бывшая одноклассница. Мы не были близки в школе, но так захотелось подойти, поговорить ни о чем… Представляю, какой она меня увидит: выгляжу как наркоманка, одета не пойми во что – и это экс-звезда школы, пример для подражания! Да и о моей смерти она скорее всего знает… Не буду рисковать. Поправляю капюшон и отворачиваюсь к окну.
Я вышла на центральной улице. Родной пейзаж: кленовая аллея, дома, кирпичные заборы, универмаг, закрытый киоск «Пресса» и низкое небо без края – такое бывает только в селе.
Прибавляю шаг. Скоро, скоро увижу дом и семью – пусть тайком, через окно – но увижу. Брат, наверное, здорово вырос, мама… А что, если… если дождаться, когда все уснут, и тихо войти внутрь? Я смогу не позволить им проснуться. Ведь не может же быть, что мне закрыт доступ в собственный дом!
Вот и школа. На обратном пути можно и заглянуть – так сказать, памятная прогулка по местам боевой славы.
Последний поворот. Сейчас увижу… новый высокий забор? Зачем? У меня очень нехорошее предчувствие. Толкаю калитку (какой-то мерзкий коричневый цвет вместо привычного зеленого; железо холодное и мокрое) – закрыто. Обычному человеку через забор не перелезть, но я ведь не человек.
Предчувствие не обмануло.
Это больше не мой двор. На месте палисадника гараж, все заасфальтировано, спилена моя любимая вишня у веранды. Не осталось ни поленницы, ни кроличьих клеток, ни старой яблони, под которой давным-давно для меня маленькой посадили лесные цветы, а они разрослись и весной по всему участку цвели пролиски. Пусто – и как в насмешку нелепая плетеная изгородь, как в кабинете украинской мовы в школе, с горшком и единственная клумба с чахлыми пионами.
Прочь, прочь отсюда, глупая Птица, не смотри больше, оставь себе хотя бы память! Никто не ждет, все светлое, нежное и теплое – не для тебя, мертвым некуда возвращаться, и впереди только голод и вечная тьма…
И все же заглядываю в окна – проклятое любопытсво, мазохизм; да, ничто не осталось неизмененным. Пошлый евроремонт, превративший Дом в безликую картинку из журнала, на месте моей комнаты – кухня. А вот и хозяева: мордатый мужик (подумалось: из военных), его жена и неприятная беременная девица…
Я могла бы позвать – и они выйдут ко мне сами, чтобы никогда больше не переступить порог моего дома.
Я могла бы прислушаться и пойти за голосом крови – найти свою семью, где бы они ни были.
Но моего дома больше нет, и семьи у меня нет, и ничего нельзя вернуть. Мертвые должны оставаться мертвыми.
Я возвращаюсь в город. Пешком. По идее, должна успеть на ночной поезд.
На лице влага – начался очередной бесконечный осенний дождь.
© Mirelle_Dark